кто сильней человек или змея? ядерный взрыв или планета земля?
кто сильней – ты или я?
ты или я? [q]

red – hymn for the missing

colin morgan
maverick j. Tollefsen
маверик толлефсен

все, что вы можете узнать о маверике в городском архиве.
. . . . . . . . . . . . . .

▸ мальчик-зима [21 год] ▸ крагерё // крагерё. ▸ падший. ▸ не женат, полигамен; ▸ мать и отец . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . сначала маверик был для меня точкой возврата. мертвым доказательством того, что наша жизнь до прыжка - она здесь. она существует. сперва маверик стал для меня, для альмен, шансом вернуться в жизнь. найти сквозь невзрачность ненавистного города его голубые глаза, и остаться. сперва маверик стал для меня всем. а теперь, когда он готов... маверик стал точкой отрыва. стал последней ступенькой перед затяжным прыжком. стал скользкой последней перилой. маверик стал совершенно самодостаточным, не более мертвым, чем живым человеком, уже отнюдь не только в моей голове. сперва маверик был для меня чарли из буковской "хорошо быть тихоней", а сейчас зажил своей жизнью в корне не похожей на запланированную. сперва маверик был для меня закомплексованным мальчиком, пытающимся скрыться ото всех. сейчас я понимаю, что он стремится туда, где считает и находится его настоящее место - на самое дно. поэтому, прошу вас, не выбивайте из него эту спесь. поэтому, я прошу вас, не поднимайте его со дна. мальчику хочется утонуть - так пусть тонет. мальчику хочется привязать себя к камню под водой - так пусть топится. дайте мальчику жить. дайте ему умирать. и ни в коем случае не тащите его наверх. он там, где ему самое место.

безумие относительно. всё зависит от того, кто кого запер в какой клетке.
пожалуйста, дай вдохнуть твой воздух. напиши нам свою историю на этом старом клочке бумаги.
. . . . . . . . . . . . . .
Впервые я встречаю тебя за гаражом. На тебе черная куртка – бомбер и белые кеды, которые всерьез истрепались. Впервые я встречаю тебя за гаражом. Твои волосы торчат во все стороны, глаза полузакрыты и сочатся таким холодом, что хватило бы на целую арктику. Впервые я встречаю тебя по наводке какого-то совета. Ты суешь мне пакетик, в котором покоится сладкая дурман-трава, и цепко выхватываешь из толстых пальцев деньги. Ты хмур и несвеж, каким бывает ветер в начале ноября: забродивший, холодный и зябкий. Своим взглядом пробираешься под ворот, деловито осуждаешь каждую неприкаянную складку на моем теле. Затем, вдруг, ухмыляешься. «ты хоть раз курила траву?». Я деловито ответила, что такое случалось и не надо меня учить. Но ты забил косяк.
Впервые я встретила тебя за гаражом укуренного и от того не менее живого.
Такого больше не повторялось.

Ты никогда не подпускал меня, даже на пушечный выстрел. Рассматривая в тебе, как в мозаике, разноцветные, совсем непохожие на других кусочки, я как рыба задыхалась без возможности тебя решить. Я сходила с ума, вычерчивая на листках дневника твои призрачные, злобные глаза. Я так тебя ненавидела, черт тебя дери, Маверик, за то что ты отнимал у меня любое чувство, кроме любопытства. Оно пожирало меня, как некогда я пожирала веганские батончики bite. Оно глумилось надо мной. Ты надо мной глумился. Встречая на улице ты переходил на другую сторону. Встречая на улице улетал на другую планету.
Затем я встречала тебя только в приемной мисси аульфитц – немецкой женщины психотерапевта, которая не затыкалась о детях африки и всегда заканчивала сеанс на семь минут раньше. Она вся была такая.. такая немецкая. Такая настоящая немка, до чертиков цивильная в своем выглаженном костюме и в поношенных туфлях.

Затем я встречала тебя только в приемной с разницей в пять минут. Замерзшего, почти ледяного после каждого сеанса. Невообразимо трезвого. Совершенно чужого, хотя и близким-то ты никогда не был. И никогда не стал.

«накуримся?»

Ты курил, а я лопала пузыри ароматной розовой жвачки во рту.
- почему ты ходишь к немке, пятница?
- пятница?
- почему ты к ней ходишь?
- потому же, почему и ты. я больна.

В тот день ты сказал, что никаких болезней не существует. Никакой души человеческой нет и в помине. И каждый раз ты выбрасываешь столько денег лишь бы успокоить мать-истеричку. В тот день ты сказал, что каждый находится именно там, где он того сам заслуживает.

- во что ты веришь, маверик?
- в рак и СПИД. Это то, что действительно может с нами случиться.

Ты уходил на полуслове, оставляя меня сидеть с бесконечными ребусами и загадками в голове. Ты никогда не давал знать о себе больше, чем ничего. Ты никогда не был для меня настоящим человеком, обличенным хоть во что-то значимым. Ты никогда.

- кому ты пишешь письма, пятница?
- может быть тебе. Может не тебе.

Ты закатил глаза. Постарался заглянуть в бумажку через плечо, но ничего не вышло. Ты глубоко вздохнул и добавил: «дура ты, пятница».

12 января.
Марта, я снова тебе пишу.
Маверик заходил ко мне ровно четыре дня назад.
Марта, я снова тебе пишу, потому что не знаю что со мной. Холодный и грустный маверик будит во мне то ощущение, когда больше ничего не хочется.
Когда я последний раз его видела, он был одет в серое пальто. И пальто это было такое серое, что скорее напоминало цвет его мешков под глазами, или толерантно намекало на безысходность каждого его дня.
Марта. Я снова тебе пишу. Когда-нибудь я сделаю это. Маверик говорит, что смерть – это только начало. Начало, которого мы очень боимся и именно потому не идем. Он говорит, что надо попробовать все, чтобы войти в смерть [он именно так и говорит] с грузом собственного опыта. Но он никогда не признается в своих словах.
Я видела на его шее шрамы. Штуки три. Но маверик не говорит мне откуда они. Он вообще мало чего говорит о себе, а ты ведь знаешь, как я ненавижу эту тишину.
Я не люблю его, марта. Он мне не друг. И не любимый. И не враг. Он стал моей пустотой. Огромной брешью внутри, которая с каждым днем все сильнее и сильнее разрастается, подобно раковой опухоли.
Марта, когда-нибудь онкология по имени маверик меня погубит.

Какое-то января.
Маверик,
Я устала.
Тебе нравится окутывать свою жизнь пеленой тайны. Завесой несоизмеримого вранья и красочных метафор. Тебе нравится создавать свой кокон из стекла и бетона брошенных наотмашь слов. И все вокруг знают, что мальчик – патологический врун. Но всем нравятся его сказки. И маверик, ты как один из братьев Гримм.
ты красишь жизнь гуашью, преимущественно черных цветов, но это же лучше, чем белый лист.
И красивые девочки шепчут тебе на ухо: «почему ты такой грустный?»
И ты отвечаешь им.
Потому что сдохла моя кошка.
Потому что я подцепил вич.
Потому что я пытался съесть свой локоть.
Потому что отец ушел от меня, воспитав во мне комплекс херового сына.
Потому что я съел пропавшую рыбу.
Потому что я хочу тебя трахнуть.
И красивые девочки заливаются звонким смехом. Потому что им нравится, как ты шутишь. Пусть за твоими шутками стоит слишком много грусти.
В своей грустной манере курить ты прячешь свое лицо за вуалью дыма. Ты прячешься от надоедливых женщин и мужчин за стойкой сизой дымкой. И ты никогда не интересуешься, как дела у твоего лучшего друга. Или у его подружки. Или у их мертвых детей.
Ты никогда не интересуешься почему между жизнью и смертью я выбираю смерть.
Маверик.
Подпусти меня.
Ближе.
На шаг.

Ты прислал мне через два дня. На клочке салфетки, испачканной соевым соусом было написано только три слова: «дура ты, пятница».

Мы лежим на траве и бесстыдно пялимся в небеса. Тебе не нравится, что я так мало говорю. Меня бесишь ты повсеместно. Ты тычешь пальцем в что-то абстрактное, и говоришь, что облако похоже на мартышку. Ты тычешь пальцем в мое плечо и говоришь, что я похожа на мертвое море.
Ты -  мальчик, окутанный тайной.
Ты – мальчик, окутанный ложью.
На обрывках салфеток ты пишешь мне своим корявым почерком. И никогда не говоришь этого вслух.
Ты пишешь.
Альмен, мой отец умер от рака легких.
Альмен, мне нравится твое имя.
Альмен, ты невообразимая дура.
альмен, ты меня бесишь.
Ты молчишь и пишешь.

И мы пишем друг другу. Постоянно. Пытаясь найти в себе нечто живое, что еще можно пробудить на свет. То, что можно вытащить. То, что можно спасти.
Но мы мертвы, маверик.
Оба мертвы.

оставленная записка.

перрон – практически эшафот. советуешь не смотреть,
как поездовый большой живот съедает тебя на треть.

я расскажу тебе про небо, если захочешь.

я видела его густые облака, когда в предсмертном крике рождалось мое спасение. я видела небо, когда оно било меня своими лучами теплыми в самую сущность. я видела его, эджилл. согнутая спина, сплошь покрытая ссадинами да порезами, вживалась в родную землю. в место, где родилась девочка_без_изъяна. а глаза, когда соль сочится из уголков и давит тебя в тишине; они видели только небо. беспросветно далекое. и такое же грустное, как некогда позволяли себе быть мы.

я расскажу тебе про берега, если захочешь.

и про то, как уставшие пальцы ног забывались в песке. и о том, как дышать приходилось через раз. и не было сил даже сдаться. и про то, как песок был во рту, смешиваясь с грязной иссохнувшейся  кровью. и про то, как он хрустел на зубах лучшим лекарством. и я искала на границе сознания отблески, на тебя похожие, и боль мешалась с краской цвета ультраморин. и обязательно про то, что можно научить тело не болеть. а клетки эпидермиса все меняются, и во мне не осталось ни одной, что хранила бы твои забытые приступы.

я расскажу тебе про звуки, если захочешь.

и про то, как они оглушали меня посреди обезумевшей листвы. про то, как звуки посреди смерти становятся твоим главным оружием и худшим твоим врагом. как мы становились спасением, а после – атомной бомбой размером с ограбленное сердце. я расскажу тебе про то, как умею на вкус ощущать плач маленьких девочек на простынях, и взрослых мальчиках в тюрьме своей головы. я все их знаю. я учила их, сандалом втирая в больнючие прорези на собственном теле.  и про то, как можно потеряться в первозданной, самим богом созданной, тишине. и как у тебя в глазах все мутнеет, когда ни одного звука. ни одного вздоха. и даже твое собственное сердце не бьется, оставляя тебе только свободу.

я расскажу тебе про огонь. и воду. и медные трубы.

но больше, конечно, о крови. я расскажу тебе, как умалишённая разносила стены в своей комнате, и как истеричные рыдания заполняли все мое существование. и я расскажу тебе, как летели вниз все мои идиотские мечты и все то, что когда-то во мне жило. и как они с грохотом разбивались о всхлипы маленькой девочки морион. и о том, как кровью на стене я писала «не отдам». зачеркивала. «не кричать». зачеркивала. зарастала. и о том, как огонь изъедал шторы комнаты. и о том, как полыхала моя кровать. и о том, как молилась я господу, чтобы он сплавил мое лицо в этом огне. и как я хотела остаться там. спрятанная, заросшая и запаянная. сгнившая, но переплавленная. на полу той самой комнаты, которая горела и шипела. которая прогоняла мое существо.

я расскажу тебе о том, волчонок, как посреди выжженой тишины истины не находится.

и как ты ищешь по сгоревшим опарышам своих воспоминаний какие-то ненужные куски. и о том, что ничего найти уже нельзя. я расскажу тебе, что храм свободы, что рождается за пару часов в твоем сознании – блеф. и о том что сексуальное желание, при его наличии, можно искупить и с фонарным столбом. и о том, что у нас никогда не было боли общей. и боли страшнее у нас тоже никогда не было. и о том, что нас, кстати, тоже нет.
я расскажу тебе о том, мальчик, что больше не путаю голод с любовью. и что бабочек в животе столько, жаль что они все давно разложились.

я нихрена тебе не расскажу, мальчик, что волком грызется мне в спину.

потому что я ничерта из этого не помню, стоит тебе появиться.  и я на слух вспоминаю слова, отысканные в давно забытых молебниках.

скажи, вдвоем бесконечны мы,как мебиусовский лист.
недолюбовь во время чумы. аспириновый Принц и Лис.

«если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной»

господа, разрежьте женщине грудную клетку, хватит с вас. господа, возьмите лобзик и прямо по впадине прорежьте бледнющую противную кожу, хватит уже с нее.  господа, глотните самого горького спирта что в крови её, словно глицерин сейчас взорвется. господа, девочка будет молчать.
никто не услышит.

тише, и рот клейкой лентой ей заклейте, чтобы связки не надрывала. сделайте так, чтобы никто не узнал. сделайте это как искусный маньяк, ну давайте же. эджилл, натяни улыбку свою косую. натяни. и вскрой этой девочки наконец горло/груднуюклетку/хотьчтонибудь. и в путь, изучать координаты от груди до низа живота. совсем не страшно, совсем не больно. ты видишь, смерть танцует в том дальнем углу, она чувствует первый запах крови, тот самый первый, когда капля падает на пол. это когда ломаются нервные клетки, это когда сердце надрывается на два или три, метастазами по всему внутреннему организму. ну выдерни позвоночник, сломай кости, раскидай внутренности, пусть она танцует свой танец, пусть сводит тебя с ума, пусть закружит тебя в мрачном ритме.
молчи и режь девочку вдоль.
морион хмурится. морион злится и она так безобразна.

- время не лечит, эджилл, здесь ты безумно прав, - её брови почти сходятся в точке соединения с миром, прямо над переносицей, - время учит нас выживать.
морион неловко берет его под руку, губы себе кусает за бессовестные желания, что рождаются в голове со скоростью смердящего опарышами разлагающегося тела. морион увлекает мальчика [несобой] за собой. и цепляется глазами за понурый воздух. – если бы не время, никто бы не выжил, - бурчит она под нос. и целому миру не слышно.
ну кем она была: воздушной принцессой своего подземелья? играла в куклы, шахматные фигуры эти фарфоровые била, злилась, впадала в ярость? она не была прекрасной феей, которая разбивала всем сердца, и цена им была грошь, как и её.
две маленькие фигурки в черной комнате: эджилл и морион.  молчание и тишина.  распутник и безмолвие рядом. он мял черную прямоту волос ее, плевать что их не стало, закури и отпусти.

слова продолжают свой вальс. они говорят «он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим, подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени своего».

морион отчего-то вдруг жмет плечами, ежится, словно обданная водой холодной. мы не дышим ровно целую жизнь. мы не видим ровно целую жизнь. вспышка.

- эджилл. и только имя твое я в кармане ношу. морион смолит сизый дым. и графитовый фиолетовый грязью остается на фильтре. раз за разом. и каждый раз после.  морион щурится новому дню, цепкими пальцами вживается ему в рукав. пустыня.

эджилл, я думала, что нет человека сильнее того, кто боли не чувствует. я думала, что все эти наши фантомные вспышки йодированной сосредоточенности боли и страха – они делают нас слабыми. хилыми. хлипкими. я думала, что именно они, вспышки рыжих и красных цветов, оранжевые круги за темнотой сомкнутых век – они делают нас уязвимыми. гибкими. падшими. и я думала, что нет человека сильней, если он никого не любит. потому что, если ты никого не любишь – никто не может сделать тебе так больно. и никто трижды не станет проворачивать рукоятку длиннющего ножа в твоей спине, если ты никого не любишь. и никто страстными поцелуями не вскроет тебе шею от уха до уха, если ты никого не любишь. раньше мне думалось, что если убить эмоции – я стану непобедимой. иконой. святыней. алтарем. и ты сможешь приткнуться ко мне, как к богу обращенный, за спасением. и я обязательно тебя спасу. я обязательно постараюсь тебя спасти.
и я рвала на себе клочками все неживое.
все то, что мешало мне быть живой.
и окончательно сдохла.
эджилл, скалься на меня, на мертвую, припорошенную снегом грязным к твоему порогу. эджилл, давай, раздери мне глотку, что рождает миллион слов гаже всяких мертвенных личинок и червей.

э д ж и л л с п а с и м е н я

человек, который не чувствует боли – прогорает как спичка. единожды и навечно. и как бы ты ни старался в умиротворенной золе даже тепла надолго не хватит. человек, который ничего не чувствует – он слабее младенца. он мертв. в самом своем корне такой человек подыхает и задыхается.
и меня никто не распинал. и никто терновые ветви не вплетал мне в косы. и кос у меня тоже нет. а я все равно сдохла. как и все в этом мире, кроме системы. кроме строя. и кроме пулеметных приказов мужчины, что заходится пеной у рта.  посмотри на нас, мальчик, мы давно умерли. еще там – в очереди наших рождений. и ничего в этой жизни нам не принадлежит. даже собственные чувства.

- я все время думала, как это будет : как мы поговорим, - голос морион низкий, почти сутулый.  девочка молчит. как я объясню тебе, что искала спасение, а нашла смерть. – а теперь мне слов не хватает. морион смотрит на него, различая знакомые черты. и внутри горит что-то бледно и ветрено.
какой ты, ну господи, какой ты. ничей, а в карманах пакеты с чудесами. за пазухой носишь салюты, фейерверки. не целуешь черные тени в зеркалах, совсем другой. совсем красивый. исколотый, избитый током, параллельный, и тебя наверное не молоком, а кровью обливали. мальчик. мужчина. больной мальчик. наверное во снах слишком сильно любишь самых красивых, а по утрам находишь их живыми. красивыми и живыми. совсем, как настоящими.

- ты, главное, на меня не злись, - скукоживается морион. у мальчика_волка есть сотни причин ненавидеть девочку. за холодные пальцы прямо в позвоночнике. за то, что оставила его, когда он нуждался. за то, что пыталась его спасти. за то, что тело не слушалось и рвалось куда-то.

за узкую лисью морду.
за узкую лисью морду.
за узкую лисью морду.

ради имени твоего, господи, прости согрешение мое, ибо велико оно.

трижды я пыталась остаться призраком. мертвыми останками в преисподней собственного крематория. трижды кусала локти себе, пытаясь обкусанными пальцами достать из самых костей воспоминания о том, о ком и скучать то грешно.
и я знала, что не стану твоей иконой. и еще меньше во мне твоего алтаря.
но я скучала по тебе, чертов мальчишка. я так по тебе скучала.

у нас никогда не было вечера на берегу. а ты никогда не курил. 
девочка  никогда не вспомнит мужчину, который не причинил бы ей боли.
об угли всегда обжигаешься, даже когда они кажутся совсем пустыми и холодными.

я просто знаю. что ты должен меня понять. даже если я проклятая, презираемая, шокирующая, извращенная и первая в очереди на сожжение на костре женщина. ты должен меня понять.

в конце концов, я расскажу тебе про небо, если захочешь.
у меня оно есть, и на нем есть место для тебя.

dandelion wine
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
мир пятерни. срез ночи. и мир ресниц
тот и другой без обозримых границ
и наши с тобой слова,
помыслы и дела
бесконечны, как два
ангельские крыла c.

My Darkest Days – Save Me
Of Mice & Men – My Understandings

diana pentovich, kristina pimenova, thylane blondeau
veronica frantzen
вероника франтсен

все, что вы можете узнать о потерянной принцессе в городском архиве.
. . . . . . . . . . . . . .

▸ здесь дата рождения. [возраст от 8 до 12] ▸ крагере // крагере. ▸ школьница. ▸ нелюбимое вселенной дитя, дочь родителей. ▸ укажите любых родственников. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . у меня на тебя интересные планы, девочка. будь этим земным ангелом, а я попробую стать тебе другом и старшим братом. внешность выбери, основываясь на выборе возраста. дыши живи существуй твори только не умирай, прошу и не бери ее, если не вдохновилась на продолжительную жизнь, не разбивай мое сердце.

безумие относительно. всё зависит от того, кто кого запер в какой клетке.
пожалуйста, дай вдохнуть твой воздух. напиши нам свою историю на этом старом клочке бумаги.
. . . . . . . . . . . . . .
"...темная комната в коммуналке, крики, соседей за стенкой ругань. я на обоях рисую галок: черная точка, два полукруга."
вероника, что ты делаешь? еле сдерживаюсь, чтобы не сбежать из этого дома, заглянув в ее комнату, вижу одежду, уложенную стопкой на кровати. вижу деревянные полы и прямоугольник окна. вижу небесных посланников, что в жизни белее снега, на обоях черным фломастером. вроде большая девочка, а рисует на стенах. а рисует неплохо.
"...странно, но детство совсем не помню – яркие пятна и только, только. розовый мяч, золотистый пони, младшая школа – сплошные тройки. надпись на стенке: "побойтесь бога!", под потолком притаилась пыль. мама работала очень много, мама работала, папа пил."
девочка, привет.
знаю, детей учат не разговаривать с незнакомыми дядями. и это во многом правильно. но мы не так уж незнакомы. по сантиметрам, по шагам и через проспекты, аллеи, я всюду вижу твой образ. и звонкий, самый звонкий на свете смех. девочка, научи меня так смеяться. пока ты еще ребенок, научи. несмотря на беды в семье, научи.
это мишка? какой красивый, а как его зовут? ага, ну что же, мистер пибоди, приятно познакомиться, я - джереми саммерс. жму его мягкую вельветовую лапку и улыбаюсь тебе. ты даришь мне свою улыбку. а в груди моей крошится сердце. ну, теперь, когда у нас обоих есть один общий знакомый, думаю, мы не так уж незнакомы, а? какой красивое имя, вероника. вкусом черничных закатов и вязаных свитеров, тихим голосом врезаешься в память миллионами зарядов тока. я знаю, девочка, что наши судьбы связаны. я знаю тебя не больше пяти минут, я вижу тебя не сотый, даже не тысячный раз, я верю, ты и есть дух этого города. божество, от которого и исходит этот свет, эта магия крагере.
я знаю, в семье у тебя неспокойно. я вижу эти ноты в твоих взрослых не по годам глазах и делается больно. зачем они рушат твои пряничные годы? зачем они строят вокруг стены, когда тебе нужны дворцы и мосты?
вероника, ты отворачиваешься, а я незаметно кладу в твой портфель конфетку. пусть это место станет нашим местом. пусть мы не всегда будем здесь вместе. но ты всегда найдешь здесь что-то для себя. фотографию ли, сладость ли, успокоение или совет. под вон тем деревом будет тайник, оставляй мне взамен частицы души, я этому буду безбрежно рад.
"...в ней отроческое, отеческое —разом божеское и жреческое.
растворяюсь, играю в блюз. ей и плачусь, и ей молюсь."
кажется, ты питаешься солнечным светом. расцелованное солнцем дитя, с тобой интересно разговаривать, отслеживать ход твоих мыслей. ты необычная, ты неземная, я это давно понял. на земле такие не живут, они выживают. вероника, выживай, пожалуйста. не дай никому подойти к тебе близко, не дай им покуситься на твой внутренний огонь, держи его в клетке на семи замках. забудь от той клетки код, вычеркивай ежедневно из памяти. будь обычным ребенком, пусть только мы вдвоем знаем, кто ты на самом деле. спрячь свои крылья, я знаю, что существуют охотники. они быстро обрезают их, чтобы позже продать за пропуск на небеса. храни их, вероника, храни пуще всего сущего и нематериального. обещай мне.
ты киваешь головой неуверенно, но в глазах твоих читается понимание. я глажу тебя по голове и обнимаю. мой ребенок, не тех ожесточенных и сбившихся с целей и мыслей животных, что называются родителями. нет, они тебе вообще никто. застегиваю курточку, становится прохладно, осень душит норвегию и погребает под желтым ажурным листом крагере.

оставленная записка.

мое море внутри топит корабли, сейчас там шторм.
шторм, вот уже несколько часов как. все из-за нее.
и из-за тех сотен смс, на которые ответы так и не приходят.
шторм убивает любые мысли, убивает спокойствие, поэтому глаз иногда подергивает нервным тиком.
два часа по моим нерва проходятся лобзиком, пытают на прочность, цепляют клеммы и проводят ток. два часа. бесперерывного мозгового штурма. если в море и остались живые люди, то их давно выбросило из лодок и швыряет из стороны в сторону. а над собой они видят грозовые раскаты свинцового неба. а под собой тонны воды, километры бед.
второй час мои сообщения идут в никуда, второй час я хожу по квартире и нервирую не только себя, но и сестру. родители уехали в дом доделывать ремонт. так даже лучше. иначе меня бы накачали ромашковым чаем и подвергли допросам по поводу странности настроения.
ложусь, нахожу под собой плеер. включаю первое попавшееся.
песня вводит в гипноз, слов я не слышу. я слышу только стрекот грозы и переливы волн. и шепот пены. и плевки воды об скалы. надеюсь, что люди не умрут.
глаза бегают по потолку, долго я не могу лежать, подрываюсь и вновь до кухни, до зала, через гостиную, мимо эмили. очередной встревоженный взор. очередная моя черная стена изо льда. она догадывается, что со мной. и правильно делает, что не расспрашивает. лишь поставила чай передо мной. уже холодный, мои руки трясутся, но я делаю глоток из вежливости. ничего не хочу. хочу ее смс.
телефон никуда из руки, через каждую минуту проверяю, вдруг он дает сбой и не вибрирует? вдруг просто сломался, а я тут на взводе, как человек на прицеле. господи, хоть бы и так.
попытка номер два, ставлю iamx - bring me back a dog и вновь глазами по потолку.
волны музыки пытаются глушить волны внутри. тщетно.
а вдруг она меня разлюбила? а что если я надоел ей? я всегда жил с этим страхом, так вот, пожалуйста.
настало время ему сбыться. ты надоел ей, джереми, как надоедают одни и те же блюда в кафе, ты как вчерашний капкейк, пора тебя выбросить, не есть же.
хорошо хоть не сказала об этом, или не хорошо. не знаю. нет, лучше бы написала, что я больше ее не вдохновляю. что мои слова отныне раздражительны и несут бред, смуту в ее ясный разум.
в ее ангельскую голову. я бы и замолчал. я бы сделал все, что она попросит. абсолютно.
порой кажется, попроси она спрыгнуть с моста, я с ее именем на устах сигану в пучину синюю, лишь бы исполнить просьбу.
в голове перебираю последние слова, что сказал, вдруг обидел?
пальцы против воли хозяина быстро строчат "пожалуйста, прости, если что не так". так будет хоть чуточку спокойнее. так я хотя бы попытался все вернуть.
какие-то два часа смогли разрушить во мне веру в нее. ты не в себе, джереми. ты бредишь, себя же ломаешь.
сумасшедшим вихрем лечу к сестре в комнату, к телевизору с новостями. что если в норвегии произошло что? что если там бедствие? она же может быть уже м...
м
как же
я даже в мыслях не могу представить, что ее может не стать. нет, эти размышления стоит сразу вырезать с корнями, иначе они пустят меня под откос. я же уже лихорадочно считаю, сколько есть денег и смогу ли отправиться прямо сейчас в крагере. из новостей узнаю лишь про акции и что двое туристов погибли в автокатастрофе.
а тесса умеет водить?..
- реми, я так больше не могу. хватит себя терзать, прошу. жалобное лицо эмили как сквозь заслон появляется в объективе и я не сразу понимаю, о чем она просит.
когда же доходит, судорожно глажу ее руки и резко и быстро качаю головой.
- да, конечно. все хорошо.
сухо бросаю и ухожу в свою комнату. тихонько сползаю по стенке и бессмысленным взором утыкаюсь в неизвестность.
пожалуйста
девочка
напиши мне.
море крушит скалы, валуны, осыпаясь, валятся вниз. вода везде, в воздухе, во мне. я задыхаюсь.
"этот город сгорает в агонии. море сорвано
вместе с кожей. не страшно. мы выдержим. между тем
все, что было построено - нами же будет сломано.
мы вне рамок/законов и правил чужих систем."
телефонная трель раздается вместе со звонком в дверь. кого черт принес в это время? хотя, кого он только не может принести. на экране до боли, до облегченного сотрясения легких имя, которое я так ждал там увидеть. я в растерянности.
почему я не отвечаю? я боюсь.
песня назойливо просит меня нажать зеленую клавишу, а я не могу. я оцепенело иду к двери и открываю ее.
вместе с дверью рушится последняя скала. вся сушь погребена под рвущим воздух морем.
на меня смотрит девочка, чьи глаза цвета весны. а светлые локоны как июльское солнце по плечам вьется.
рука нажимает "принять вызов" и тишина поглощает пространство. я молчу в трубку и смотрю на мою_не мою девочку.
ей страшно. она боится меня и жмется. она готова сбежать.
с выдохом спустя минуту я обрушиваюсь объятиями, сковывая руками ее плечи. вдыхаю норвежский запах, привезенный мне ею.
дыхание сбилось настолько, что я скорее глотаю воздух, давясь спазмами.
она здесь. моя девочка, моя песня в голове, что на репите столько месяцев. она здесь. я могу ее видеть.
я могу ее обнимать.
это глупо и совсем не по-мужски, но теплое и соленое из глаз катится к губам и ее волосам. нет, ну что ты за тряпка. сморгнув, провожу ладонью, пусть она этого не видит.
какая же она хрупкая, маленькая. только сейчас понимаю, что мог навредить ей. но отпускать не хочу.
т е с с а
шорох по губам, тихий скрипучий шепот сквозь несмелую улыбку. я все еще не верю происходящему. это мой бред.
вероятно, я сейчас схожу с ума и вижу галлюцинации. тогда ты - мой самый любимый бред. другой я видеть не хочу.
идут минуты, я не могу оторваться, я не могу перестать трогать ее. касаться того, чего не мог, но желал, разве есть что-то приятнее?
теперь каждое прикосновение на вес золота, ценнее воздуха.
провожу рукой от локтя выше, до плеча, еще выше, на шею, обнимаю лицо ладонями. листва глаз дурманит меня, я слышу, как море шипит и в груди наступает затишье. и выжившие жадно хватаются за обломки яхт, как я жадно впиваюсь губами в ее губы.
как я скучал, тесса. как я желал увидеть тебя. вся боль усиливается на миг, чтобы раствориться в блаженстве. теперь мне не больно.
мы смогли сломать стены.
в голове приятная пустота. я держу в руках самое святое, самое ценное, что мог когда-либо держать. я держу бережно, как воду держат в пустыне, чтобы ни капли не пролить.
в моем межреберном море штиль.

вот она гильза от пули навылет,
карта, которую нечем покрыть,
мы остаёмся одни в этом мире.
бог устал нас любить.

the xx – fiction

jack o’connell
valdemar
вальдемар

позвони мне,вальдемар, закричи что-нибудь пьяное, что мы стали ужасно разные.
. . . . . . . . . . . . . .

▸ разрываешь на миллионы кусочков поздравительные открытки от матери, которые приходят пятнадцатого декабря. [выпиваешься за своё здоровье двадцать четыре рюмки коньяка] ▸ тебя восточным ветром занесло в крагерё из ставерна. ▸ выбиваешь дух из добрых молодцев после энной кружки пива в баре/ отправляешь в нокаут своих соперников на ринге. ▸ тебя тянет к девушкам, все твои предыдущие асуры и банши, беата была для души, но есть ли в тебе этих двадцать один грамма? ▸ у тебя заботливая мама, отчим и младший брат, но ты не чувствуешь себя своим в их присутствии,  в редкие ваши встречи ты ироничен и груб, стараешься лишь ещё больше увеличить дистанцию между вами. твоя колкость – твоя броня, латы, чем сильнее уязвим, тем отчаяннее хамишь. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . давай с тобою узнавать, что прячется за блеском флуоресцирующих звёзд, какие витиеватые трудности, пущенные по ветру судьбой, уготованы для беаты и вальдемара. давай с тобою уплывать в самый тихий океан или вместе попадать в шторм, поздно ночью или рано утром на рассвете доставать с антресолей чемодан и отправляться к неизведанным берегам нашего будущего. я вижу яростный ураган и ножевую злость лишь в джеке оконнелле, его историю на клочке салфетки из бара можно переписать, добавить таких необходимых деталей, слепить целостный образ. подарите мне лучистую радость от игры с вами, первым делом покажите, как мелодично звучат_гремят слова в ваших строчках. оплывите по дуге мой второй подводный камень, я люблю чувствовать взаимопонимание со своим партнёром, разговаривать на отвлечённые от игры темы, предпочитаю общаться тет-а-тет. совсем не буду против кросспола. при любых уточняющих и вопросительных знаках оставляйте свои весточки мне в гостевой или регистрируйте ник и пишите послания в личные сообщения.

безумие относительно. всё зависит от того, кто кого запер в какой клетке.
иногда у живых не выходит жить, вальдемар, это про тебя.
. . . . . . . . . . . . . .
я пишу тебе письма, а ты их никогда не читаешь, оставляешь на них свой кофейный развод, сжимаешь в кулаке, щёлк зажигалкой, они умирают в огне.
я с тобой не живу, я с тобой медленно погибаю, хожу по тлеющим углям, битому стеклу и никогда не знаю, чем закончится очередной наш вечер, вдруг в прежде родной ладони увижу мелькнувший сталью нож.
я вспоминаю твой колкий, почти шерстяной, насмешливый голос, усталость столетнего старика в глазах. ты приходишь поздними вечерами – небритый и пьяный, снисходительно треплешь меня по щеке, а на утро исчезаешь. я просыпаюсь в мятой постели, а рядом никого. ты крадёшь, уносишь в своём кармане моё тихое и простое счастье. хуже всего - тишина, без шороха, без вздоха, без слов, без тебя.
ты боялся синяков на запястьях от моих оков, быть запертым в клетке из рёбер. ты хлопал дверью и говорил мне злобно, но с расстановкой ‘беата, даже не думай меня спасать’, какой же ты дурак, я ведь сама спасалась, цеплялась за твой рукав, а ты бросил меня умирать. и дни, побитой собакой плелись в конуру, и день сменяла ночь, а я ничего не замечала. ты не умеешь бросать якоря, забирай свой корабль, уплывай, не возвращайся больше никогда. но нет же ты совершаешь любимый свой ход: шаг навстречу и два назад.
мы с тобой совпадали так идеально, две ломаные половинки одного стакана. но зачем ты появился когда-то, сломав все запреты, стерев все линии разметки, разрушив понятие веры, надежды и любви.
я шепчу тебе, мол это прошлое, друг, а по прошлому не скорбят, а сама вся сжимаюсь внутри. ты кричишь хриплым ангиновым звуком, что в реку заходят дважды, что мосты не падают в одночасье, что твой уход большая ошибка.
как поверить тебе после, что в твоих объятьях не скрываются штыки, что ты не бросишь вновь, пожалуй, я дам тебе шанс, уходи сейчас .

лиричное отступление.

при вашем большом желании я покажу свой последний пост.